Ме́льница — сооружение, предназначенное для измельчение зерна. Исторические предшественники мельницы — каменная зернотёрка и ступа. Позднее стали использовать мускульную силу людей и животных, а затем и силу воды и ветра.
Более дешевые и простые в постройке водяные мельницы фиксируются документально по крайней мере с XIII в., но исследователи предполагают и более раннее их бытование. Примерно с XVII в. распространяются ветряные мельницы. Помол на них более скор и тонок, отходов меньше, нет вынужденного перерыва в период ледостава. Поэтому в XVII — XIX вв. ветряные мельницы постепенно вытесняют водяные.
Нередко мельницу строил кузнец или плотник, скопивший своим ремеслом определенный капитал и вкладывавший его в постройку мельницы. Владение мельницей не столько давало ему значительный доход, сколько повышало его интегрированность в жизнь крестьянской общины, поскольку мельник получал определенную власть над самым главным, что составляло смысл крестьянского труда: хлебом.
В средние века мельница соотносилась с образом перекрестка как священного и в то же время нечистого пространства. Возможно, поэтому связь мельницы с нечистой силой нашла достойное отражение в свойственном славянской традиции представлении о том, кто на мельнице является "настоящим" хозяином. В русских деревнях мельницы обычно ставились за околицей, в безлюдной местности, что, согласно распространенному мнению, создавало идеальные условия для сношений с нечистой силой. Поэтому само движение мельничного колеса или махов ветряка считалось неуместным в некоторые церковные праздники.
Владение тайными знаниями было в глазах крестьян неотъемлемой чертой мельника, элементом его профессионализма. Если мельница водяная, мельник должен был установить добрые взаимоотношения с водяным, если ветряная — то с лешим.
Леший являлся мельнику чаще всего в виде высокого мужика — долгого (вят.) или болшого (костр., ветлуж.), либо сильного ветра, в последнем случае срывая с него шапку и ломая мельничные крылья (вологод., киров.).
Водяной — в облике огромной рыбы в мельничном пруду: налима, сома, щуки (вологод., ярослав.). Смоленские мельники описывали водяных как мужиков “с длинными пальцами на ногах, с лапами вместо рук, с двумя… рогами на голове, с хвостом назади, и с глазами, горящими подобно раскаленным углям”. На вятских мельницах обитали, по поверьям, мелкие бесы — ичетики, — представлявшиеся мохнатыми человечками с длинной всклокоченной шевелюрой, а также женский дух по прозванию шишига, имевший обыкновение отдыхать на мельничном колесе вятск.).
Чаще, однако, мельничная нежить являлась невидимо, давая о себе знать шумом, голосами, неожиданным запуском (остановкою) мельницы.
Представления о демонических существах, обитавших на мельнице, оформляло её особый статус в глазах населения. Мотив встречи с ними (или проявлениями их активности, которые видели в самых разных событиях) составлял обычный элемент рассказов о посещении мельницы. Широко известны поверья, что возле мельницы манит и водит, пугает людей нечистая сила.
Сами мельники реагировали невозмутимо, а порой и поддерживали подобную репутацию. Такая форма утверждения мельником в глазах крестьян своей особенной репутации была стереотипна и зафиксирована у восточных славян повсюду, от Поволжья до Полесья.
Присутствие нежити проявлялось невнятными голосами, шепотом, стуком мельничных механизмов, касанием, внезапным дуновением ветра. Со всеми этими персонажами мельник, как и пастух, должен был заключить тайный договор, подкрепленный жертвоприношениями.
За исправность мельницы отвечал, разумеется, работавший на ней мельник. Но некоторые поломки были и в сфере коллективной ответственности и, соответственно, были значимы для коллектива.
Это относится прежде всего к постройке плотины и поддержанию её в рабочем состоянии. Плотину для устройства водяной мельницы насыпали всей деревней (а для больших мельниц — и жители нескольких окрестных деревень). В случае её прорыва (что нередко случалось во время весенних паводков) восстанавливали плотину также коллективными усилиями. Вероятно, отсюда и конфликтность этой ситуации.
Существовали мифологические объяснения прорыва плотин, смысл которых заключался в определении виновника нерадостного события. Вина за разрушение плотины возлагалась на: мельника; строителей мельницы; крестьян, недовольных мельником; колдунов и вообще чужаков, которых считали колдунами заранее.
Чаще всего разрушение плотины объясняли проделками водяного: говорили, что не в меру разгулялся свадебный поезд водяных; что местные водяные не пускали чужаков и подрались с ними, либо водяной за что-то рассердился на хозяина мельницы. От мельника требовалось умение ладить с водяным (лешим) — тогда плотина всегда будет в целости, а мельница в исправности. Поэтому ответственность за частые её разрушения возлагалась номинально — на водяного (лешего), реально — на мельника.
Последний, впрочем, имел возможность переложить её на других лиц, особенно враждебных ему. Скажем, на строителей мельницы (нередко это были тоже мельники из других селений, потенциальные соперники). Бытовало поверье, что недоброжелательные строители подкладывали в мельницу бревна т.н. буйного дерева. Такое дерево привлекает молнию, а плотина или ветряная мельница, в которую положена хотя бы щепочка его, обязательно разрушается. Разрушительным могло также оказаться дерево, сожженное молнией или поваленное ветром (вологод.).
Иногда мельник перекладывал вину и на самих крестьян, которые моглм подбросить в омут, например, свиной пятачок. Поверье о вредоносности для мельницы свиного пятачка зафиксированы и в Вологодской обл. (там он назывался пёска или пешка): “Где промыло мельницу, дак, говорят, опущено поросячье рыло, пёска: поросенок-то рылом землю порхает”. Пошехонцы с той же целью бросали в воду овечью мостолыжку — полую косточку, наполненную ртутью и закупоренную: “Ртуть, видно, какую-то имеет силу, и идёт, и начинает размывать, размывать — и пошла вода из пруда. Всё размоет”. В Олонецкой губ. бросали в мельницу “траву саву”, которая “ростом мала, листьем черна, цветом синя”; результат тот же.
В качестве причин такого рода действий называют: зависть к богатству мельника; недовольство им и ссоры — гл.обр. из-за очередности помола или слишком слишком большой, по мнению хозяина, убыли зерна после помола и т.п. Наконец, виновниками поломки плотины называли чужаков, прохожих, особенно иноэтничных. В Вельском р-не Архангельской обл., рассказывают, что прохожая цыганка бросила что-то под плотину, рассердившись, что её отказались покормить; будто плотина тут же разрушилась, берег подмыло и она сползла в реку.
Предметом магического регулирования становились и другие неполадки в работе мельничных механизмов: поломки колеса, крыльев и жерновов, которые также связывали с активностью нечистой силы. Шишиги всячески мешали работе, ломали мельничные механизмы требуя выкупа. В подобных рассказах жертвоприношениями служили водка, хлебные крошки, мука, зерно.
Кроме мелких жертвоприношений при любом запуске или затруднении, практиковались и более крупные — при постройке мельницы, в преддверии весеннего паводка (как основной опасности для плотины), при ежегодном запуске после ледохода. Жертвоприношением служили: хлеб, домашние животные. Жертва могла быть принесена непосредственно в момент обряда или в отложенной форме завета (обещания). Поверья о жертвоприношениях на мельнице, порождали страх перед мельником, а порой и открытые претензии к нему в случае гибели у мельницы людей или животных.
Общественное мнение будоражили слухи о человеческих жертвоприношениях. Среди крестьян ходили слухи, что мельники специально сталкивали в пруд припозднившегося путника. Чаще, однако, предполагалось, что водяной сам забирал обещанную жертву. Так или иначе, гибель людей возле мельнице (и даже вообще в воде) часто считали следствием такого договора: “В прошлом (1898 г.) году в селе Золотове (Тихвинского у. Новгородской губ.) крестьянин на реке поставил плотину для мельницы, а летом утонули два мальчика. Тогда вся деревня собралась и требовала разрыть плотину. “Видно, — говорят, — у него обещано черту водяному” (ТА, д.757, л.16).
Примечательно, что в народных верованиях тайные жертвоприношения мельника связаны с его богатством: “Больно много на мельнице ребят потонуло,–вспоминает Августа Михайловна (1908 г.р.) из Синегорья. — Дак тоже говорили: заветы будто клали мельники. Мельница чтоб стояла, а люди тонули. Раньше мельница была у хозяев богатых. А им денег жалко было. И вот, чтоб плотину не сносило, хозяин говорит (водяному): “Возьми сколь людей, чтоб только мельница стояла… Потонет человек если на мельнице, дак и опять вспоминают: — Вот, это мельник сделал, моего ребенка взял… На мельнице двенадцать человек обещал. Люди тонули да тонули”.
Надо заметить, что с мельницей была связана вполне реальная опасность. Сводки несчастных случаев в губернских ведомостях регулярно отражают гибель людей возле водяных и ветряных мельниц. Например, в Вологодской губ. за три месяца (май, июнь, июль) 1852 года “нечаянной смерти подверглось 107 человек… Это отражено и в народных представлениях, где закрепилась репутация мельницы как опасного места: “На горе-горище стоит беленище, в этом беленище деготь и леготь и смерть не далеко (Ветряная мельница)”.
Таковые поверья ставили несчастные случаи мельнику в вину. Впрочем, вина эта, если число погибших не превышало некоего обычного уровня, ему прощалась, поскольку гибель людей молчаливо признавали неизбежным условием строительства мельницы.
По народным представлениям, человеческую жертву можно было заменить животной. В основание мельницы (под плотину или будущую дверь) зарывали живыми животное: кошку, собаку, петуха, ворону – чаще чёрной, иногда белой масти; при прорыве плотины или других поломках водяной мельницы их бросали в пруд, чтобы умилостивить водяного. Некоторые мельники специально на этот случай держали животных чёрной масти. Другие мельники делали завет, обещая за сохранность мельницы, например, кошек или лошадей.
В жертву водяному (лешему) можно было, по поверьям, отдать и часть зерна, привозимого на мельницу. В знак этого мельник бросал в пруд хлебные крошки, оставшиеся с обеда, сыпал немного муки или зерна из каждого мешка. Некоторые заключали договор с невидимым покровителем уже во время строительства мельницы: например, ставили мельницу “на девятом зерне”, подразумевая, что одна девятая всего привезенного на мельницу зерна поступит в жертву водяному (лешему).
Эти поверья касались еще одного типа спорных ситуаций — потерь зерна при помоле, а точнее — определения их приемлемой величины. Разница между весом привезенного зерна и полученной после помола муки рассматривалась как неизбежная жертва. Причем это касалось как платы за помол, так и неизбежных отходов (на водяной мельнице они были значительно больше, чем на ветряной).
Расчеты с мельником за помол традиционно производились зерном: платили долю (гарнец, гарнцы) — от одной десятой до одной трети зерна с каждого мешка.
Доход мельника в некоторой мере зависел от приписываемой ему тайной связи с нечистою силой. С одной стороны, знающему мельнику, имевшему, по поверьям крестьян, особые отношения с водяным, платили вдвое дороже. С другой — он должен был особенно точно соблюдать меру в расчетах. Его сила будто бы пропадала, если он нарушал правила, обманывал и обмеривал (т.е. брал себе больше, чем положено, муки с каждого мешка). П.Якушкин в своих “Путевых письмах” из Псковской губ. приводит разговор с местным жителем: “Мельнику обещано: будешь верно молоть — вода будет; обмеривать станешь — воды не станет, сказал мне мужик, приехавший на мельницу: стал обмеривать, — воды стало меньше”.
Нередко на мельнице возникали споры по поводу качества зерна. Здесь претензии предъявлял мельник: “Мельник ругался: почему плохо посушил — плохо мелется”. По виду зерна мельники якобы могли определить пережинчика: зерно у него как будто обломано, обкусано или обожжено (почернело) с одного края. Это было серьезное обвинение: пережинчик (вят. стригунец) — колдун (или ведьма), которого считали виновником неурожая. Говорили, что они ещё до начала жатвы (в Костромской, Кировской обл. – под Ивана Купала), в ночь или под утро, открывают настежь свой амбар и выстригают на чужом поле колосья – остается узкая полоска в два пальца: “как мышка пробежала”. По поверьям, большая часть урожая с этого поля пойдет в амбар к пережинчику, а у хозяина почти ничего не будет: “Спорину состригал: спорины не будет у тебя, а у него будет” (Новгородская обл.; Костромская обл., Парфеньевский; Кировская обл.).
В практике мельника отмечена и уже упоминавшаяся нами система череды, только здесь она регулировала порядок помола (который довольно часто вызывал конфликты между крестьянами и претензии к мельнику). Осенью, в период сбора урожая, на мельнице скапливалось особенно много народу. По неделе сидишь, было, на мельнице, ждешь очереди” (Ярославская обл.). Там, где пруд замерзал и зимой не мололи, очереди скапливались и весною, по вскрытии пруда: “К весне дак очередь страшенная была. Ругались, до драк доходило. Когда вода станет, дак не мелют. К весне съезжались снова молоть” (Кировская обл.).
Обычай предписывал молоть по череду, т.е. кто раньше приехал, тот первым и смелет свое зерно. Однако череда не везде соблюдалась строго: без очереди порой мололи родственникам и знакомым, а также влиятельным крестьянам. Нарушения очереди, впрочем, создавали мельнице плохую репутацию, и крестьяне предпочитали ездить молоть в другие места. Поэтому мельники чтобы пропустить кого-либо вперед, как правило, спрашивали у присутствовавших согласия. Здесь вмешивались и магические соображения: “неверно молоть” обозначало не только обвешивать при помоле, но и пропускать кого-то без очереди. Это расценивалось как нарушение не только человеческих правил, но и договора с водяным, который мог в наказание разрушить плотину, снести колесо или утопить самого мельника. Подобные представления поддерживали порядок очереди.
Очередь — скопление народа у мельницы — делало её коммуникативным центром местности. Осенью, а на водяных мельницах и весной, после вскрытия льда, люди проводили на мельнице многие часы, а то и дни, заполняя время разговорами, обмениваясь новостями и слухами. Мельник оказывался в центре своеобразной “паутины”, куда стекалась информация со всей округи. Кроме того, в некоторых местах мельник был держателем общественной кассы, формировавшейся из приплат (гарнцев), которые ему давали по обычаю сверх положенного за помол (мукою и деньгами). Из этих средств формировалась общественная копилка для помощи малоимущим, многодетным, вдовам. Так что положение в коммуникативном центре давало определенные возможности лидерства или, во всяком случае, основания авторитета.
Нередко причиной конфликтов становилась ловля крестьянами рыбы в мельничном пруду. Омуты возле водяных мельниц, заводи у плотин славились как рыбные места. Тем не менее, рыбачить у мельницы боялись. Страхи были связаны с убеждением, что в мельничном пруду среди других рыб живет водяной, являясь в облике огромной старой щуки или налима. Во многих местах существовал запрет ловить рыбу (особенно щук и налимов) у мельницы; нарушение его, по поверьям, могло стать причиной поломки мельницы и срыва плотинной насыпи рассерженным водяным. Рыбная ловля производилась только с разрешения мельника; водяному же за позволение ловить здесь полагалась жертва (табак или водка). В этом случае сила мельника (тайная связь с водяной нежитью) становилась подкреплением его права распоряжаться рыбными ресурсами мельничного пруда.
Источник: http://poehaly.narod.ru/3melnik.htm
Волхвы́ (др.-рус. кудесники, волшебники, гадатели) — жрецы, мудрецы, звездочёты, предсказатели или маги, пользовавшиеся большим влиянием в древности. Мудрость и сила их заключалась в приписываемых им знаниях различных тайн, недоступных обыкновенным людям. Всякого рода гадатели, волшебники, маги, прорицатели были известны практически во всех культурах.
